Деньги за путину - Страница 47

В тот вечер на Илону, как принято говорить, накатило, нашло, и, забавляясь робостью Савелия, она вдруг решилась на опасную игру. Однако в последний момент испугалась, поняв, что зашла слишком далеко, но… было уже поздно. И снова — пустота. Илона жестко и властно сказала Савелию, чтобы на рыббазе он больше не появлялся и вообще забыл о ее существовании. Савелий растерянно моргал, пытался обнять, успокоить Илону, и слова уже сами выпирали из него: «Теперь ты от меня никуда не уйдешь». Видимо, эту опасную способность влюбляться в каждую женщину, которая согласилась разделить с ним близость, он унаследовал от своего отца. Савелий притянул ее к себе, и тут она залепила сильную пощечину.

— У, дурочка! — Савелий торопливо начал одеваться. — Я, что ли, приставал? — сказал он простодушно, словно обиженный ребенок. — Вашего брата один леший разберет.

Илона вдруг смягчилась, подошла к нему, глаза ее заблестели жалостью:

— Прости меня, Сева. Ты хороший… Чистый. И все было хорошо. Только не надо нам встречаться. Прошу тебя.

Тут уж сам чуть не разревелся Сева, сентиментальный по природе. Засопел:

— Да ладно, ничего. Я-то что, мне совсем не обидно. Только… только теперь мне без тебя никак. Я же люблю…

— Нет! Нет! Нет! Я скоро уеду. Зачем нам это? Я уеду — и все.

Первый раз Савелий пропустил переборку — опоздал. Шелегеда ничего не сказал. Ребята многозначительно посмеивались, приставали с расспросами. Особенно не стеснялся в выражениях Корецкий. Савелий впервые в жизни по-настоящему рассвирепел, бросился на Тома. Их вовремя разнял Витек. Больше никто не напоминал ему о ночи, проведенной на рыббазе.

На другой день в бригаде Григория Шелегеды появился худощавый пожилой чукча. На нем были старенькие резиновые сапоги, кожаная, видавшая виды куртка. Мундштук — без сигареты — торчал в углу большого рта. Лицо улыбчивое, глаза живые, лучистые. Говорил он с приятным акцентом, смягчая твердые согласные. Его встретил дежурный по неводу Омельчук и, как обычно, принялся допытываться: зачем и что ему надо от бригады. Шелегеда выглянул из палатки:

— Да это же Равтытагин. Откуда он взялся?

Анимподист лихо скатился вниз, уважительно протянул руку гостю:

— Здравствуйте, Василий Александрович! Проходите, очень рады.

Витек пристал с расспросами к Славе Фиалетову, который все еще переживал гибель своей персональной палатки.

— Самый главный человек в колхозе, — отмахнулся он.

— Главный, а пешком. Катера в колхозе ж перевелись, да и машин хватает…

— Зимой получим еще и аэросани, — сказал вместо приветствия вошедший, услышав разговор рыбаков. — Решил проветриться да к вам заглянуть. — Равтытагин продул мундштук, но сигареты не вынул. Ему протянули пачку.

— Спасибо. Не курю.

— А мундштук?

Гость улыбнулся:

— Память о курении. Когда-то здорово садил махру, даже ночью вставал — легкие испортил…

— Как же вам удалось бросить?

— О-о! Целая история. Слово дал — не пить, не курить. А слово мужчина должен держать.

Витек безнадежно махнул рукой:

— Я столько давал обещаний. Клялся, божился…

— Не надо тогда тратить впустую слова, от этого они теряют ценность, как разменный рубль. Гриша, чаек бы организовать.

— А мы тоже собирались чаевничать, уже закипает.

— Погоди заваривать — я сам. У меня свой секрет.

— Выдайте нам его. Век будем помнить, — сказал Савелий.

— Это сложно, — серьезно сказал Равтытагин. — Надо годами учиться. Ну, да ладно, скажу. Самое главное — никогда не жалейте заварки.

Шутка расположила к пожилому чукче, растопила мосток отчуждения, который всегда возникает на путине при встречах с незнакомыми людьми — многих ведь приводят на невод далеко не бескорыстные цели.

— Не заваривай — я сам, — напомнил вторично Равтытагин. — Где у вас кухня?

Шелегеда помялся:

— Кухня-то у нас, Василий Александрович, теперь далековато. Не всякий туда доберется — по канату, как циркачи, ходим.

Равтытагин вынул мундштук:

— Чего так? Или места не хватило?

— Стихия, Василий Александрович, стихия.

— Слыхал про ваши беды. Только из тундры вернулся — мне сразу и про вас.

— А вот и чай. — В палатке появился Дьячков. — По вашему рецепту.

Пили не спеша: кто — с печеньем, кто — с вяленой рыбой. Поговорили о погоде, городских новостях, позавчерашнем ночном ливне.

— Мне вот сейчас, ребята, пришла на ум старинная-престаринная чукотская притча, — сказал Равтытагин и отставил кружку. — Если хотите, расскажу. Ну, слушайте. Катается со снежной горки ворон — довольный! Весна, солнышко, снег тает. Идет песец: «Я тоже хочу, разреши покататься с твоей горки?» — «Нельзя, — отвечает ворон, — видишь, внизу ручей — он мне не страшен, а ты утонешь». Не послушался песец, скатился с горки и упал в ручей. Сам выбраться не может. «Ворон, ворон, спаси меня». — «Не буду, — отвечает тот. — Я же тебя предупреждал». — «Спаси, дорогой, я тебе своих оленей отдам». — «Не нужны мне твои олени, у меня своих достаточно». — «Жену отдам — только выручи из беды!» Ворон призадумался — жены у него не было. Помог он выбраться бедняге. Вечером, как условились, песец приводит свою жену. А ночью, когда ворон стал ласкать ее, она вдруг растаяла и превратилась в обыкновенную лужицу воды. Хитрый песец подсунул ему снежное чучело.

— Хорошая притча, с подтекстом, — сказал Корецкий.

— А мне мораль сей басни не очень ясна, — насторожился Шелегеда, ожидая главного разговора.

Равтытагин постукал мундштуком по столу.