Деньги за путину - Страница 38

В детстве отец рассказывал, что некоторые кулаки из его деревни устраивали новым работникам одно испытание. Оно было до смешного простым и приятным. Человека усаживали за стол с разной едой в очень большом количестве. По аппетиту и манере поглощать пищу определялись трудовые способности работника. Хм, а если попадались профессиональные, так сказать, обжоры и лентяи? Нет, человек виден по сну.

Ворочаясь на жестких нарах, Шелегеда машинально прислушивался к разным звукам окружающего мира: храпу ребят, похлопыванию стен палатки, равномерному прибою морской волны. Прошедший день обрывочно прокатывался через его мозг, словно через сито, отделяя крупицы главных событий от ничего не значащей пыли обыденности. Главным, конечно, была переборка невода ребятами из соседних бригад. Под носом черпали улов, а значит, и деньги, чужие руки. Каково? Может быть, это обстоятельство ввергло Шелегеду в непривычное состояние бессонницы? Или что другое?

Почти всегда, сколько себя помнит, Шелегеда был добытчиком-одиночкой. Стоял ли у станка, долбил ли траншею, ловил ли нельму на дальних озерах… Всюду он был один на один со своим делом. От него самого, от его мышц и умения, зависел заработок. Он один видел вертящееся перед глазами сверло станка, отполированную «ладонь» лопаты или острие лома, ячеи рыбной сетки… Остальное интересовало постольку-поскольку. И даже эту бригаду Шелегеда считал как бы продолжением себя: они были помощниками в его главном деле, так сказать, подсобным инструментом.

Ох, как не любил Григорий Степанович подобные рассуждения. Все способы хороши, лишь бы они служили главной цели и не противоречили Уголовному кодексу. Мораль и право — это для других, это гасит намерения, стушевывает результат и… и рождает бессонницу. Но что же сегодня его так мучает?

Подумаешь, четыре рамы с уловом! Это неприятно, но это можно наверстать. Вот оно что — Шелегеда открыл глаза. Кто-то там на берегу бросил фразу: «Мужик еще тот, своего не упустит». Шелегеда усмехнулся: «Все упирают на личный карман. А сами?» Потом он обратился к мыслям более приятным, о скорых переменах в своей жизни. Это было его тайной слабостью. Он мог даже во время разговора с другими переноситься в голубоватое будущее, расцвеченное яркими красками лета средней полосы России. Может быть, это была просто тоска северянина по местам своего детства?

…Значит так, вокруг будет лес, речка или еще лучше — карасиное озеро. Обязательно карасиное, потому что вся остальная рыба ему порядком надоела, а карасей на Чукотке не водится. Пасека, соответственно огород. Домишко можно купить на снос — так дешевле, а уж до ума он его доведет сам. Хорошо бы еще и лошадкой обзавестись — на выезд, скотиной кой-какой. А что — и это можно. Пасека, между прочим, это те же деньги. Притом, говорят, немалые. Шелегеда вздохнул. Он зябко поежился и вспомнил вдруг то, что, возможно, и было причиной его сегодняшней бессонницы, — радиопередача по «Спидоле» о каком-то Мостопоезде. Он услышал имя своего давнего дружка по ФЗО, Тольки Черепанова. Продолжая думать о нем, Шелегеда вначале как-то отстраненно почувствовав в себе былую тоску по новым краям, тоску по лихорадочной работе. На мгновение привиделись ему горячие масленые шпалы, знойный день и мокрые от пота майки на загорелых спинах, прокаленные солнцем лица ребят. В одном из них он снова узнал Толяна, милого Толяна. Эх, Толька, черт железный! Он словно бы сошел с тех далеких и неведомых двадцатых годов, которые вызывали в них тогда жгучую зависть. Толян, Толян! Помнишь ли тот безыменный мосток возле Енисея — их самый первый мост! Не кто иной, а они, они уберегли его от мощных паводковых вод способом довольно рисковым, въехав на вздрагивающий настил своими тяжелыми тракторами. Это ведь Толян, а не он, лег под колеса скользящего на гололеде автобуса… Это Толя, а не он так яростно и так неумело защищал попавшего в беду прораба… Это он любил поутру собирать для своей Нюрки сибирские цветы жарки… Во всем он был постоянен — и в любви, и в деле. Ничего и никого не признавал, кроме родного Мостопоезда! Так и колесит до сих пор по всему Союзу. Ну разве это жизнь? Звал ведь, звал его на Чукотку, сманивая то местной охотой, то деньгами. Ни в какую! Хорошо бы прожить вместе всю жизнь, делая одно дело, помогая друг другу, радуясь одним радостям и переживая одни беды! Да что-то еще сказали о его награде — ордене… «А тут и медаль не дадут», — впервые завистливо шевельнулась в Шелегеде честолюбивая мыслишка. А сколько «пахал», замерзал, голодал на благо родного колхоза!

Размышления Шелегеды прервал внезапный и частый стук капель о брезент палатки. Неужели опять дождь? Он сел на нарах и сидел до тех пор, пока все вокруг не превратилось в сплошную мельничную грохотушку. Казалось, еще секунда — и палатка разлетится в клочья.

Бригадир спрыгнул, ткнулся в окошко, наглухо запечатанное непробиваемой ревущей темью.

После вчерашнего шторма только он обратил внимание на еле приметную трещинку. Извилистым пунктиром пересекла она весь стан до самого порога кухни. Бригадир знал, какой бедой может обернуться эта слабо приметная нить, но делиться своими тревогами не стал даже с Анимподистом Дьячковым. Дьячков тоже проснулся и обеспокоенно посматривал на потолок, откуда срывались частые мерцающие капли воды. Шелегеда прибавил в лампе света. Она слегка качнулась, дрогнул и зарябил язычок пламени. Вот, чего больше всего боялся бригадир.

— Подя, — сказал он тихо, — как бы нам всем не пришлось искупаться в море. Может, разбудим ребят? На всякий пожарный… Чует сердце, этот ливень даст прикурить.