Деньги за путину - Страница 30

Первая переборка невода обычно начиналась в три тридцать утра. Очень хочется спать. И всю красоту рассвета начинаешь замечать, когда уже выпита кружка черного как смоль чая, натянуты рыбацкие костюмы, когда лодчонка отчаливает от берега — вот тогда морская прохлада снимает последние остатки сна, а берег еще темен, в распадках лежат синие тени, но здесь, на воде, светло, тихо. Почему-то ветер начинается всегда часам к семи-восьми утра. Зарябит фарватер, заколошматит пенная волна о борт старого катера «Товарищ». Начнется прилив. А в три еще спор воды, она будто сомневается, куда же ей — скатиться в море или направиться вверх, в Лососевую реку. Короткие волны, словно вздохи, ласково лижут ближние глянцевые окатыши. Кажется, река дышит. Подводное население в эти часы выказывает себя неосторожными всплесками плавников. Это нервирует чаек, и они с воплем падают камнем вниз, поднимая фонтаны брызг; изредка в клюве засеребрится добыча — маленькая рыбка. Нерпы бесшумны. Сидишь, задумавшись, в лодке, вдруг с беспокойством оглянешься, ощущая на себе чей-то взгляд. А снизу на тебя таращатся грустные фиолетовые глаза. Не по себе как-то… Белыми колесами медленно перекатывается возле невода белуха — охотница за кетой. В тихий час слышны ее утробные вздохи.

Комар еще не проснулся, пищит тонко и одиноко. Укусы его в эти минуты кажутся острее. Солнце подымается над водой в тумане, будто в дыму. Невод шлепает гирляндами золотистых наплавов, морщится вода в садках — верный признак кеты.

Шелегеда обладал редким даром мгновенно просыпаться и тут же вставать. И сразу начинал будить рыбаков, а будил он, надо сказать, грубовато. Вначале заорет: «Подъе-ем!» Кто-то всхлипнет, оборвав сон, кто-то крутанется под одеялом. И только два человека сразу садились и в таком состоянии еще додремывали несколько секунд, потом спускали ноги, шарили сапоги, пиная подросшего Сынка. Тот принимал это за игру, начинал радостно рычать, прыгать, мотать в зубах портянки.

Эти двое — Том Корецкий и Савелий Водичка. Первого поднимали заботы: надо подвезти бочонок под кетовые брюшки, раздобыть тузлук на рыббазе, завязать контакты с командой морозильщика и так далее. Все это не просто. Савелий соскакивал первым потому, что считал себя самым слабым в бригаде и ему просто стыдно показать эту слабость.

Труднее всех поднимался Омельчук. Его все жалели и будили в самую последнюю минуту. Дело в том, что Омельчук вел ночной образ жизни. Еще не было случая, чтобы часам к двенадцати он не уходил на свидание. При этом, не имело значения — шел ли дождь, падал ли снег, молотила ли берег бешеная волна. Всегда в одно и то же время к нему спускалась высокая блондинка. Они шли по берегу, устраивались возле завала плавника, разводили, если позволяла погода, костерик и молча сидели друг против друга. Странная у них была любовь. Она возникла среди крови и мяса. Оба работали обвальщиками в местном пищекомбинате. Работа тяжелая, малоприятная. Обвалить тушу оленя — то есть небольшим ножом полностью отделить мясо от костей — опытный мастер может минут за тридцать-тридцать пять. Омельчук успевал за двадцать, да еще помогал напарнице. О женитьбе они вслух не говорили, но решили пока вместе провести отпуск. Летом на пищекомбинате работы мало, и Омельчук подался на путину.

Нелегко было разбудить и Витька. К нему Шелегеда применял грубую физическую силу. Он хватал ногу морячка и начинал ее выкручивать. Витек мычал, пинался, клял на чем свет стоит бригадира, путину и вообще весь белый свет. Остальной народ бригады, включая «палаточного» Славу Фиалетова, поднимался обыкновенно, как поднимаются очень усталые люди.

Но это утро омрачилось вчерашним тягостным разговором с поваром. Послали за ним. Кухня, как всегда, оказалась на крючке. Витек замолотил кулаками по стенке — строение зашаталось, но повар не выходил. Тогда принялись стучать палками, каблуками сапог, кидать камни на гофрированную жестяную крышу. Безрезультатно. Изнутри плыл равномерный здоровый храп. Повар действительно был глуховат. Тогда догадливый Том Корецкий вынул из брюк монетку, приказал всем умолкнуть и тоненько застучал ребром по стеклу окна. Зазвенело в ушах будто в глазах зарябило. Храп захлебнулся, умолк. А вскоре показалось мятое широкое лицо повара. С секунду оно неодобрительно разглядывало рыбаков, потом догадливо закивало:

— А, ясно, сейчас…

Шелегеда нервничал — вот-вот начнется прилив. Бенедикт Бенедиктович никак не мог влезть в резиновый костюм, напялил кое-как куртку, а когда опускался к берегу, чуть не упал с трапа. Зло поглядывая на рыбаков, он с трудом вскарабкался на кунгас и сел передохнуть. Но и на кунгасе надо работать. Бенедикт Бенедиктович старался помочь — хватался за веревки, но оказалось, что тянул он или не в ту сторону, или не так сноровисто. Шест его тотчас скользнул по Центральному, и, упустив его, он сам чуть не последовал за ним. Омельчук нечаянно ткнул его в спину, экс-повар выругался. Рыбаки сдерживали смех, лишь перемигивались да подбадривали новоявленного рыбака:

— Ничего, Бенедиктыч, глядишь, лет через пяток освоишь новую специальность.

Когда кунгас завели в невод и бригада принялась тянуть дель, а это надо было делать по локоть в ледяной воде, Бенедикт Бенедиктович поднял со дна кунгаса короткую палку с загнутым на конце железным крючком — зацепку. Ею он нащупал в воде дель и потянул на себя. Все прямо-таки обалдели — настолько это казалось смешным и нелепым. Представили, как бы они этими зацепками вдруг начали перебирать дель. Переборка — тяжелый физический труд: намотав на кулаки мокрые космы сети, надо со всей силы тянуть ее на себя, успевать распутывать, отцеплять коряги, выкидывать дохлую рыбу. И все внаклон. К концу переборки ноет спина, ломит пальцы, в голове тяжесть, глаза вылезают из орбит. Бенедикт Бенедиктович впервые смутился и извиняюще проговорил: