Установилось недоброе молчание.
— Дневник, что ли, ведешь? — спросил бригадир.
— Ночник. Потому что пишу ночью — днем некогда, — уточнил повар. — Документальное, так сказать, жизнеописание наших быстротекущих трудовых будней. Не запрещено, учтите.
— Ну, давай, читай, как это там у тебя — про быстротекущее…
— Значит, так. Кхе, кхе! — он прокашлялся, высморкался, раз чихнул. — Значит, так. В семь ноль-ноль, ну может быть, с копейками, — повар пошевелил туда-сюда пальчиками. — Плюс-минус десять минут. Время, правда, не засекал, потому как часы остановились. Барахлить что-то стали. Да и не мудрено. Ведь тут вода соленая. Кстати, дежурный должен мыть посуду! Хватит! До каких это пор будет такое продолжаться? Совесть надо иметь. Да… — Бенедикт строго посмотрел на сидящих. — Так вот. — Он снова уткнулся в тетрадь и забубнил: — За… залез в палатку, ну, погонял минут двадцать комаров, а сам на… надя… Подожди, какая Надя? Надеюсь? Вишь, темно было, писал огрызком на колене. Так. А сам на… на… А, наблюдаю сквозь марлю за дежурным. Он исчез. Я долго сидел на корточках, никого не было, думал уснул. Спать посчитал пред… под… судно… А-а, предосудительным. Но вскоре задремал. — Бенедикт Бенедиктович вытер пот со лба и перевернул лист.
Кто-то уже начинал хихикать.
— Да ты своими словами, Бенедиктыч.
— Проснулся — было темно. Дежурный с компанией незнакомых хулиганов орал во всю глотку. — Повар спохватился: — Не думайте: я плохо слышу, но хорошо вижу. У меня бинокль с цейсовской оптикой. Таких сейчас не выпускают. Эти, что в магазине по пятьдесят три рубля, — дрянь, а не бинокль. Да, так вот. Смотрю, полезли на кухню. Тот, что был без шапки, кудрявый, замахнулся на Эрета палкой, а второй дал ему поесть. — Бенедикт посмотрел поверх очков на рыбаков и серьезно добавил: — Видно, добрый человек попался. Потом, пьяные, они сели в лодку и чуть ее не утопили, так как опрокинулись вместе с ней в воду. А если бы шторм? — И он опять задумчиво оглядел всех. — Поплыли. Откуда-то взялись комары. Ну, я опять погонял немного, задремал. Ружье при мне. Мало ли что… Вернулись — светло уж было. Понял — на рыббазе, значит, прели… прелесть… Тьфу! Прилебодествовали, значит. Я сам был молодой, не думайте. Помнится, одна была, а-а-а… — Бенедикт закатил глаза, но вовремя опомнился. — Невод — это не игрушка. А если б что случилось? А дежурный где? — он возмущенно взмахнул рукой и задел очки — они звякнули об пол.
Омельчук поднял их.
— Спасибо! — поблагодарил его Бенедикт.
— Видно, добрый человек попался, — не к месту добавил Витек.
Палатка колыхнулась от дикого рева.
— Ржете? — грустно проговорил Бенедикт Бенедиктович. — Ржите, ржите. Посмотрим в конце путины, кто будет ржать, а кто плакать. Дорого я возьму за эту тетрадочку…
Шелегеда хлопнул ладонью по столу.
— Ладно, хватит! Виктору Варфоломееву — предупреждение: еще раз подобное случится — тут же наверх, в гору. И — до свиданья! Я дважды одно и то же не повторяю. Как понял?
— Слышимость отличная, понял все хорошо, — отрапортовал Витек.
— То-то. А теперь — всем на строительство рамы. Лишняя не помешает.
Однако ни у кого из головы не выходила записная тетрадь в коленкоровом переплете.
Вся его жизнь проходила где-то посередине между физическим и умственным трудом. Владея рабочей профессией столяра-краснодеревщика, Пастухов, однако, толкался постоянно возле людей искусства, ученых. Долгое время работал столяром в институте им. Лесгафта, потом занимался реставрационными работами в музее, немного преподавал труд в школе, а перед Чукоткой специализировался в основном на частных заказах: кому модную стенку под орех, кому дачу оборудовать в стиле русской избы, кому секретер, встроенный бар или камин. Заработок шел солидный, но когда время подошло к пенсии, оказалось, что начислять ее по сути не с чего — выходили гроши. Спасти могла только Чукотка. Но Север в профессии краснодеревщика высокого класса пока не нуждался, требовались просто плотники. Бенедикт Бенедиктович на стройку не пошел и устроился художником-оформителем в краеведческий музей — все легче! На путину Пастухов пошел исключительно с единственной целью — заготовить перед отъездом на «материк» рыбы и икры. Откуда ему было знать, что должность повара в рыболовецких бригадах одна из самых трудных и неблагодарных?
Томительное ожидание кеты охватило все три бригады. Невода лениво процеживали зеленоватую воду. Ячеи опутывали космы бледных водорослей, забивали плавучим мусором. Доставалось пока только поварам — остальные целыми днями слонялись по берегу или забивали «козла». Станы бригад напоминали небольшие базы отдыха. Термин «база отдыха» стал популярным с легкой руки корреспондента местной газеты. Она писала: «Среди живописных вечнозеленых кустов веселыми пятнами выделяются голубые (на самом деле — бурые) палатки, курится дымок костра (на самом деле печи), донося аппетитные запахи рыбацкой ухи… Что это, базы отдыха? Нет, это рыбацкие станы колхозных рыбаков». С тех пор и пошло. Если Витек, скажем, поднимался с берега наверх, он вначале изумленно вскидывал руки и кричал: «Что это, база отдыха? Ах нет, простите, это, оказывается, бригада Шелегеды. Как жаль…»
Заметка в газете называлась «Идут гонцы», имея в виду самых первых кетин-разведчиков. Кто-то приклеил вырезку к дверям палатки и дописал к заголовку два слова: «в пятый магазин». Только в пятом магазине был специализированный винный отдел…